Самоуверенно и не всегда беспочвенно считая себя «футбольным археологом», иной раз пытаешься проникнуться той эпохой, которую изучаешь, осознать ее. Понять, как жили люди, а затем лекалом перенести эти знания на футболистов интересующего тебя времени. Хорошо, если остались очевидцы, которые могут досконально всё рассказать. В мелочах. Вылить на тебя ведро информации, чтобы ты ещё не скоро смог высохнуть. А если таковые ушли в небытие? Казалось бы, даже прямые потомки иной раз не могут ответить на самые примитивные вопросы из жизни родоначальников семейной ветви. В подобных моментах надеешься исключительно на случай или удачу. Горы книг, публикаций, вырезки из газет. Иногда даже фото. Но всё это напоминает общение с глухонемым или плохо слышащим человеком, язык которого тебе неведом. Желание есть у обоих, стремление эмоционально разбрызгивается через края, но в глазах «собеседников» лишь сокрушение от того, что все потуги тщетны. В эти минуты только и остаётся, что сожалеть о позднем появлении на свет, иначе была б возможность часами разговаривать с пережившими эпоху становления футбола спортсменами, прошедшими через ту страшную войну, годовщины которой страна вспоминает с содроганием в сердцах и умах не одного поколения людей. Или не переживших… С этой мыслью решил переспать до утра, чтобы, досконально обдумав, спозаранку записать её на лежащий под рукой обрывок бумаги. Но вдруг произошло то, из-за чего сейчас мараю папирус.

Будто по воле чего-то свыше, во сне я оказался на старейшем стадионе в Москве, что на Новорязанской улице. У площади Разгуляя, близ трёх вокзалов, в то время, когда в летний и необычайно солнечный день тренировку проводила команда в серых и неприметных спортивных костюмах. Перештопанные штаны, застиранные майки. Странные, необычные и похожие на самодельные бутсы. Мяч только издалека напоминал сферу, он был скорее полуовальной формы. Весь потрёпанный, не то коричневый, не то чёрный, с торчащими отовсюду нитками. Чувствовался запах пыли, пота и кожи. Он остался в памяти ещё с тех пор, когда мне отец в подростковом возрасте покупал настоящие футбольные бутсы и от радости я их обнюхивал с таким наслаждением, что все одеколоны мира в тот миг казались туалетными дезодорантами. Невероятно, но я сидел на деревянной лавочке, кое-как закреплённой к бетонной трибуне, и смотрел на то, как какими-то мужиками отрабатывались примитивные удары и упражнения с некой несуразностью и угловатостью, но с пониманием дела и завидным упорством. Удивительно, но присмотревшись, я начал в них узнавать футболистов московского «Локомотива», как мне казалось, самого первого созыва.

Моё изумление продолжилось и тогда, когда чуть в стороне от себя услышал отборный мат от крепкого и коренастого мужчины, который напоминал боксёра или борца, а по статусу и вовсе казалось, что это физрук гоняет своих студентов перед зачётом по физической подготовке.

Это был Алексей Иванович Столяров.

Фото Столярова А.И.

Подтянутый, плечистый, суровый мужик. Оказалось, что и в то время крепким словцом могли мотивировать футболиста на ускорение, а то и на техничное исполнение элемента, который человек с виду делает если не в первый раз, то точно близко к этому. На воротах с почему-то деревянными штангами и перекладиной, а также обвисшей сеткой, прикреплённой колышками к земле, занимались два совершенно разных по фактуре вратаря. Один сухощавый и долговязый, другой чуть пониже и посбитее — Разумовский и Гранаткин.

Совместное фото Н.С. Разумовского и В.А. Гранаткина

Экипировка их поражала воображение. Складывалось такое впечатление, что наколенники и налокотники наматывались из первой попавшейся ветоши с небольшим количеством ваты или марли в качестве прослойки, чтобы не было так больно отражать удары на гаревом поле практически без травы. Тёмные измазанные свитеры, напряжённые лица и бесконечно чередующиеся удары друг другу. Со стороны смотрелось немного комично, потому как только мяч улетал мимо или выше ворот, тут же пацаном-зевакой подавался другой, который моментально и без подготовки направлялся в сторону рамки. Вратари не могли насытиться. Жажда футбола была настолько сильной, что с трибуны казалось, будто отвлечь их от любимого дела сможет только падение метеорита на поле.

Пока я с открытым ртом рассматривал происходящее и не верил своим глазам, ко мне подошёл какой-то грузный парень крайне атлетичного телосложения с мокрым и серьёзным лицом и поинтересовался коротко и ёмко:

— Кого-то ищешь, мужик?

— Да вот, пришёл посмотреть на тренировку настоящих футболистов.

— А что тут смотреть. Мяч пинать дело нехитрое. Ты случаем не из газеты какой?

— Из «Красного спорта». Хочу написать заметку о вашем матче, – сказал и начал в памяти ворошить, какой может быть ближайший матч.

— Так мы ж ведь ещё и не сыграли ни одного. Только на днях поедем в Ленинград. Иль ты про майский матч с красноармейцами хочешь узнать? Так эт ты брось затею, мы все друг за дружку и своих в беде не бросаем.

— Нет, друг, ты не подумай, я на вашей стороне. И то, что Михаила Жукова и Николая Ильина хотели убрать с поля, а вы ушли всей командой, только приветствую. Дух сплочённости — это по-советски.

— Да, брат. Это тебе не в бирюльки играть. Кто там что ни говорит, а мы, если надо, спина к спине.

Протягивает руку и представляется Ильей.

Илья Гвоздков (четвёртый слева) выходит на поле ленинградского стадиона «Динамо» в первом матче Чемпионатов СССР по футболу

— Евгений, — судорожно вспоминаю фамилию игрока с именем, которое только что услышал, чтобы его не упустить и задать следующий вопрос.

— Петь, тут, небось, по твою душу из газеты пришли, – обращается Илья к стоявшему неподалёку другому футболисту. — Может, на заводе что скажут потом (смеётся).

Перед моими глазами, не пойми откуда, как чёрт из табакерки, появляется радостный и круглолицый парень с гордым взглядом. Протягивая руку, он с ходу начинает повествовать:

— Пётр. Родился в Зуево. Играл за «Красных текстильщиков». Потом за команду московской фабрики «Освобождённый труд». В Красной армии играл несколько лет за главную команду. В прошлом году забил пару пендалей за завод имени Фрунзе, где и познакомился с Ильей (показывает рукой в сторону моего предыдущего собеседника). Вот сейчас думаю замахнуться с «Локомотивом» на чемпионство. А почему нет? Мы коллектив молодой, но ребята подобрались стоящие, опытные. Одни Гвоздков с Лавровым чего только стоят. А Иваныч похлеще всяких там французов тренирует. Когда в газету поместите?

— Скоро, только ещё немного поспрашиваю, не против?

— Эт уволь, нам тренироваться нужно. Приезжай лучше в Ленинград на матч, там и поговорим.

Фото Теренкова П.М.

Со словами «Вить, играю», он вернулся на поле, где, получив пас от Виктора Лаврова, начал исполнять что-то похожее на дриблинг. Я же, глядя на центрфорварда «Локомотива», будто смотрел на ускоренные кадры кинохроники. До чего же он грациозен, быстр. Если и было ощущение медленного обращения с мячом, то только поначалу. Дальше оно улетучилось. Тот самый Витя на скорости так с ним управлялся, что если б сборная СССР до войны смогла принять участие в Чемпионате мира, то локомотивец задолго до легендарного британского турне московских динамовцев принёс бы мировую славу отечественному спорту.

Передо мною проносились вихри из людей с горящими глазами. Ветер от их ритма тренировки обдувал загорающее на солнце лицо. С таким азартом они подбрасывали мяч (в моём воспалённом понимании игрой это было назвать сложно) и так резво за ним бежали, что казалось, будто они в первый раз в жизни видели кожаный снаряд. Взгляд было не оторвать, но, когда пришло время, всё-таки обернулся по сторонам. В углах стадиона стояли скульптуры той славной советской эпохи в виде спортсмена то ли с мячом, то ли с диском, прям как на единично уцелевших старых фото.

Детвора роем бегает у кромки поля и с удовольствием подаёт мячи кумирам. Не совсем чётко помню то чувство, но мне казалось, что я счастливый человек. То, о чём мечталось долгие годы, в итоге свершилось. Прогуливаясь по бровке, с лёгкой улыбкой на лице я подошёл к мужчине, стоявшему неподалёку и наблюдавшему за тренировкой со стороны. Небольшого роста. Сухощавый. Немного сутулый.

— Простите, вы болельщик? – в очередной раз прикинувшись журналистом уже прославленной на тот момент газеты, пытаюсь разговорить незнакомого человека с очень увлечённым и в то же время озадаченным видом лицезреющего происходящее на поле.

— Можно и так сказать. Помогаю ребятам во всем. Ведь они как дети малые. То им подай, это достань. Вот только с вокзала. Билеты им брал в Ленинград. Чеснов моя фамилия. Николай.

На какое-то время я проглотил язык. После многосекундной паузы я разродился на примитивные слова:

— Очень приятно. Евгений. Вы тот самый Чеснов, который в КОРе играл?

— Было дело, и за сборную города приходилось выступать. Вот сейчас портянки стираю (улыбается). Время моё закончилось. Теперь молодые пусть поиграют.

Фото Чеснова Н.И.

Со спины послышалось: «Николай Иваныч? Можно вас?!»

— Вот видишь, опять что-то не так. Иду.

Издалека увидел, как Столяров отчитывает Чеснова и показывает на ведро с водой. Остаётся только догадываться о причине недовольства наставника. То ли вода заканчивалась, то ли ведро позабыли в тень убрать, но Николай Иванович всё терпеливо прослушал, кивнул головой и бодрым, но неспешным шагом пошёл в сторону какого-то деревянного домика, что прям к полю примыкал. Больше я его не видел. А зданьице то, как мне позже показалось, было сродни складу со всякой всячиной, утварью, как в то время поговаривали — «по хозяйству».

От переполнявших меня чувств и эмоций, что вижу перед глазами тот самый московский «Локомотив» образца 1936-го года (сомнений в периоде уже не было), который не успел ещё провести ни одной официальной игры, я с растущим нетерпением ожидал, когда закончится тренировка, чтобы со всеми футболистами вдоволь наобщаться. Тогда в голове мысли были только об одном: «Как же много мне нужно у них расспросить. Сколько же я могу им сам рассказать. Дух захватывает только от одной мысли о том, что буду разговаривать с будущими обладателями первого кубка СССР по футболу».

Наконец-то слышу громкое и суровое от Столярова: «Закончили». В ту же секунду раздаётся оглушительный и протяжный звук из его массивного свистка и… я просыпаюсь. Прозвенел будильник.

Разочарованию не было предела. Уснуть больше я не смог. Весь день ходил с ощущением того, как отчётливо помню все перипетии прожитой ночи, а точнее летнего денька на Новорязанке. Меня единовременно и умилял, и огорчал тот факт, что так мало сумел узнать о футболистах, которых незаслуженно забывают нынешние поколения болельщиков и игроков.

Быть может, я покажусь вам слегка не в себе и вы посчитаете меня сошедшим с ума человеком, но каждый вечер после описанного случая засыпаю с мыслями, что вернусь туда и смогу хоть на какое-то время там задержаться, в заветном месте на заре существования железнодорожного футбола.