 |
|
|
|||
 Добавить запись |
Подшивка
«Футболь» Александра ТкаченкоТак вышло... Эти три главы из книги «Футболь» поэта и литератора Александра Ткаченко были опубликованы в этом разделе в сентябре 2007-го, а через три месяца Александра Петровича не стало © А.П.Ткаченко, 1997, Издательство «Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ», 1997 На обложке: «Распятие футболом». Работа автора книги. Холст, масло. 60x90. 1976 г Аннотация. Футбольные записки Александра Ткаченко – простые повседневные футбольные истории, в которых покорители стадионов предстают людьми, без ореола любимцев публики. Пахарями своей гладиаторской работы...Александр Ткаченко был любимцем футбольного Крыма. И не только. Серебряный призер чемпионата СССР-65 среди дублеров, играл, помимо «Таврии», в ленинградском «Зените», московском «Локомотиве», но, увы, в 25 лет был вынужден завершить карьеру из-за травмы позвоночника. Утверждают, что первые свои стихи Александр Петрович начал писать в Центральном институте травматологии и ортопедии, где Зоя Сергеевна Миронова помогала ему вновь встать на ноги. И теперь у Ткаченко набралось уже десять книг стихов. Он почетный член Американского писательского центра, член Исполнительного комитета Международного парламента писателей в г. Страсбурге, а дома – генеральный директор правозащитной писательской организации Русский ПЕН-Клуб. Вот к чему, оказывается, может привести футбольная травма
- - - - - - - - - Борис Андреевич Аркадьев, заглянув в душевую и осмотрев меня с ног до головы мокрого, сказал в раздевалке Бубукину: «Валентин, а колотухи у него то что надо, будет играть...» Так началось мое общение с великим, легендарным тренером, которое длилось почти два года. Я млел тогда перед ним – еще бы, если сказал сам Аркадьев! Я понимал, что все по сравнению с ним были пешками, его слово – на вес золота. Было ему тогда 67, но порода старого русского интеллигента, неизвестно как забредшего в футбольные поля после окончания Академии художеств в середине и конце двадцатых, делала его вечно неувядающим, острым, думающим и потому моложавым. Я обожал его, внутренне конечно, ибо именно то, о чем я сказал, раздражало многих жлобов, привыкших, чтобы с ними разговаривали только на их жлобском языке. Аркадьев же был верен себе. Ни одного матерного слова я не услышал от него, даже в те моменты, когда это, может быть, и было оправданно. ...Автобус вкатывал в подмосковную Баковку, а там – до сих пор тренировочная база «Локомотива», и останавливался. Борис Андреевич, всегда сидевший на первом сиденье, вставал над всеми и произносил свой неизменный текст: «Через тридцать минут в нашей аудитории мы собираемся для разговора о прошедшем матче, быть всем в полной игровой экипировке, затем состоится спарринговый матч между двумя составами – основным и дублирующим...» Конечно, такие слова как «экипировка» и «аудитория», тем более – «спарринг», вызывали недоумение и тайную ненависть у некоторых, которые за спиной называли его «старый». «Уголек» и «Клим» – это были тайные кликухи для начальника команды Рогова и второго тренера Ворошилова Виктора Федоровича, которого по аналогии с командармом так открыто и звали, и он не обижался. Они тоже уважали Аркадьева. Любил его и Бубукин – веселый, общительный, доброжелательный и немного обособленный человек, с легкой футбольной хитрецой и мощнейшим ударом с обеих ног. Борис Андреевич был из тех тренеров, кто вселял в игрока уверенность, никогда не топил его. Находил в нем лучшие качества и развивал до предела. Он всегда знал, как ребята зовут друг друга между собой. Эти футбольные клички у него были не обидные, но он никогда не называл игрока не его именем, считая это оскорблением. Был в то время левый крайний в «Локомотиве» – Борис Орешников. Одно качество выделяло его среди других игроков: хорошо бежал. Отсюда и клички, это интересно, как они образовались, – «дорога», «электричка», «пятачок». Последняя, правда, из-за того, что он все время просил у всех пять копеек – «пятачок», чтобы поставить на кон в «секу» (картежная игра, в которую тайно резались тогда все футболисты). Он ставил свой пятачок, быстро проигрывал его и исчезал. В конце сезона поднаторевшие молодые Головкин и Голованов раздели его так, что он вынужден был отдать почти всю зарплату. Он пожаловался Аркадьеву. Первый и последний раз я видел разгневанного Бориса Андреевича. Но это было так смешно, ибо в первый раз он заговорил не своим языком: «До чего дошли, нашему Пятачку нечем платить даже за электричку, придется железную дорогу просить о специальном проездном билете, а вы, сударь, если садитесь играть в карты и проигрываете, то знайте, что платить нужно все равно...» Не помню, чем закончилась эта история, но Аркадьев был Аркадьевым – он никого не наказал, он просто не умел этого делать. Меня он называл трепетно – Шурец. После удачных игр, он всегда подходил и комментировал каждый момент. Иногда восторженно говорил: «Шурец, сегодня ты дал сольный концерт на левом краю, поздравляю!» Для меня это был праздник. После плохих игр он все равно подходил и успокаивал: «Не расстраивайся, Шурец, помни, что если однажды ты сыграл здорово, то все остальное – случайность». Вот это был подход! Он не мог даже ответить активному хамству. Был у нас тогда массажист Пал Михалыч, бывший боксер, вернее, боксерская груша, которому в молодости отбили все мозги и который мог подойти к обедавшему Аркадьеву и спросить: «Борис Андреевич, у вас не найдется бумага, листик или два?» Аркадьев удивленно поднимал голову и, слегка заикаясь, отвечал: «А зачем это вам, Пал Михалыч, вы что, хотите письмо написать?» «Да нет, в туалет хочу»... Ах, Борис Андреевич, гонимый в сталинские времена за неиспользование глупых футбольных указаний, никогда не состоявший в партии, любивший Есенина и Блока и недолюбливавший Маяковского! Помню, как он мне рассказывал неизвестную страничку жизни питерского футбольного гения тех времен – Пеки Дементьева. Аркадьев тренировал тогда сборную, и они отправлялись играть в Турцию. Пека приезжал из Питера на поезде. Его встречал Аркадьев. Откуда-то появились пионеры с горнами приветствовать великого игрока. Они оттеснили Аркадьева и стали пробиваться к Дементьеву. Борис Андреевич нарисовал мне такую картину: на верхней полке лежал кумир футбола, не очень любивший совдепию и не хотевший этой помпезности от пионерской организации. Он отвернулся от дверей купе и начал тихо выговаривать, отмахивая в такт рукой: «На хуй, на хуй, на хуй...» Аркадьев рассказывал мне это на прогулке в баковском лесу. Слово из трех букв он произносил тихо, только цитируя Пеку, при этом краснея. Надо сказать, что честности он был необыкновенной. Когда он что-то утверждал и потом понимал, что ошибся, то всегда публично объяснялся и извинялся. Эдуард Стрельцов вышел на первый свой матч (официальный) после тюрьмы весной 1965 года в Одессе. Борис Андреевич специально полетел на игру «Черноморец» – «Торпедо», чтобы посмотреть Стрельца. Вернувшись, он на первом же собрании рассказал нам о матче, отметив, что Стрельцов сыграл неудачно и что вообще «от Стрельцова осталась половинка». Следующая игра Стрельца в чемпионате СССР – первая в Москве, была в Лужниках, именно с «Локомотивом». Стрельцов был великолепен. Несмотря на персонального опекуна, он раздел «Локомотив» один на глазах у полной чаши фанатов, которые пришли увидеть возвращение Эдика. Два гола забил он сам и третий сделал полностью, пройдя сквозь всех защитников до самой штанги, пяткой отбросив мяч на вошедшего на скорости в штрафную Щербакова. Тому ничего не оставалось делать, как подставить «щечку». После игры, через день, на разборе – первыми словами Аркадьева были следующие: «Стрельцова немедленно в сборную, я ошибался. Стрельцова стало на половину больше – теперь он еще и тактик, и стратег ко всем его возможностям». И действительно, это было феноменально – пять лет не играть в большой футбол и в этот же год стать лучшим игроком Союза! Об этом еще будем рассуждать, но молодым, не знавшим Стрельцова, кто не видел его игру, я скажу, что двадцатый век породил двух гениев футбола – Пеле и Стрельцова. Поверьте мне на слово, а тот, кто знал и видел его, может подтвердить, что это так. Но вернусь памятью в «Локомотив». Тогда, я помню, мне довелось участвовать в одном из интересных экспериментов в футболе. В то время вдруг начали поговаривать о реформировании правил игры. Мол, футбол стал скучным, неинтересным, мало голов и т.д. Пошло это, как ни странно, из консервативной Англии, придумавшей, как известно, эту игру. Начались поиски, не приведшие ни к чему. Одним из стремлений «оживить» футбол была попытка отменить положение «вне игры». И вот, специально для опыта, на зимнем запасном поле в Лужниках был проведен экспериментальный матч без положения «вне игры» между «Локомотивом» и «Торпедо». Было это в начале морозного февраля. (Я тогда впервые увидел лицом к лицу в игре Эдуарда Стрельцова). Что же получилось? Ерунда, да и только, комедия... Оказалось, что игроки разбрелись поближе к воротам (с обеих сторон) и стали просить мяч от защитников и полузащитников. Динамика – перекатывание игроков от ворот к воротам – исчезла, остались только крики да взмахи руками – мол, вот он я, дайте мне мяч, и я забью. Вероятно, гений, сотворивший эту игру, не случайно придумал это положение – «вне игры». Линию, за которой начинается смерть движению, смерть самой игре, и не потому, что игра останавливалась, а потому, что разрушалась сама структура мобильности, разрушалась форма игры. И действительно – ведь все, что происходит в футболе, происходит только в рамках прямоугольника 110 на 60 м, ни на миллиметр больше. Отмена «вне игры» вносит хаос, делает игру меньше самой игры, ибо правила устроены так, что ты должен соответствовать им – оттянуться назад, рвануть вперед, но так, чтобы была сохранена тонкая грань между игрой и неигрой. Это-то как раз и заставляет болельщика приковывать свое внимание к полю, где идет перетягивание каната – только заступил за грань – все разрушено, все можно и нужно начинать сначала. Так что эксперимент не удался. Только какие-то мелочи можно менять в правилах игры, а вообще, на мой взгляд, они должны быть неизменными. Система игры – это другое дело. За тридцать пять лет от системы 1-3-2-5 мы пришли через 1-4-2-4 и 1-4-4-2 к тотальному футболу, где все умеют всё, и... многое потеряли, особенно в зрелищности. Исчезла индивидуальность: финт Месхи, дриблинг Хусаинова, коронный прорыв – «кач влево, уход с рывком вправо» у Метревели и т.д. Кстати, Аркадьев, когда появился так называемый «катеначчо» – оттянутый назад, страхующий центральный защитник, – первым придумал атакующую новинку. Он заявил – второй центральный нападающий (это было в схеме 1-4-2-4) резко выдвигается вперед и играет под центральным защитником на грани «вне игры», связывая его страхующие функции. Много было из-за этого «вне игры», но и много голов, ибо грань – игры и «вне игры» – трудно уловима. А игра стала острее. Не хочу хулить последний американский чемпионат мира по футболу. Но он на моей памяти был самым неинтересным. Главное – он не дал ни новых имен, ни новой системы игры, ни новых футбольных идей. А ведь каждый чемпионат мира – это развитие футбольной мысли, философии игры, это определенный этап в эволюции футбола. Но так не случилось. Причины? Об этом стоит подумать... Об Аркадьеве я еще неоднократно буду вспоминать в своих записках, но отчетливо помню, как глубокой осенью перед последним матчем чемпионата в Баковку на сбор перед игрой налетели черные «Чайки» и «Волги». Мы все замерли. Что-то случилось. И мы поняли – снимают Аркадьева. Суд был недолгим – минут через сорок Борис Андреевич вышел из дачного здания и медленно побрел к воротам спортбазы. Его догнала черная «Волга» и отвезла домой. А он – как чувствовал. Ибо именно в этот день, когда мы приехали в Баковку и он, как всегда, встал для того, чтобы произнести свою коронную сентенцию о тренировке, и только открыл рот, как вдруг с заднего сидения раздался подражающий ему голос второго вратаря – Вити Туголукова, и точь-в-точь все сообщил об «экипировке» и «аудитории». Борис Андреевич постоял, открывши от неожиданности рот, но потом как-то мягко сказал: «Все правильно, Виктор, все правильно...» И тяжело спустился на землю по ступенькам автобуса. - - - - - - - - - Серега Медведев, центральный защитник «Локомотива», возлежал на массажной кушетке, обернутый в простыню и заложив руки за голову. Пал Михалыч массировал его. Он был очень сильным мужиком, накачанным, ибо отмассировать не с тальком, который забивает поры, а через простыню 16-17 игроков в день – это невероятно трудно. Но «Слон» гордился этим. Мы его звали «Слоном» в оборотку, потому что массажист называл сам всех... слонами. Аркадьев для него был большой Слон (кавычки дальше ставить не буду, в силу почти нарицательности этого прозвища), а все остальные – слоники. Но это было в зависимости от того, кто какое положение занимал в тот или иной момент. Если хорошо сыграл, то он, имевший в своем лексиконе всего 6-8 слов, говорил: «Ну, ты, Слон!» А так – слоники, слоник. Одним из его профессиональных понятий было – молочная кислота. Он никогда и нигде не учился, но кто-то когда-то ему сказал, что в результате нагрузки в мышцах оседает молочная кислота, которая и есть источник усталости, и что когда он массирует мышцу, то изгоняет ее, зловредную. Так вот, Сергей Медведев, развалившись на кушетке, иногда, чтобы поиздеваться, в нашем присутствии спрашивал Слона: «Ну, расскажи мне, что там со мной происходит, а, Слон?» И Слон мучительно начинал: «Ну, понимаешь, Слон, когда я давлю на твои... понимаешь... молочная кислота...» Дальше он уже искал слова, чтобы хоть как-то объяснить нам всем, сидевшим в ожидании своего массажного часа. Так и не находя слов, он приходил к самому примитивному и самому высокому в искусстве речи – сравнению, метафоре. Он вдруг гордо и громко заявлял: «Ну понимаешь, Слон, когда я тебя массирую, то это все равно, что я беру пыльный мешок и...» Тут Серега, до этого дремавший, возмущался: «Ну, Слон, ты вообще, сравниваешь меня с неодушевленным предметом?!» Слон, загнанный в угол и опешивший, опять мучительно подыскивал сравнение. Наконец, он, с надеждой глядя Сереге Медведеву в глаза, говорил: «Ну возьмем, к примеру, стакан воды...» Мы все ржали, как молодые лошадки. Вообще Слон был добрым человеком, но все знали про его старый боксерский удар – хук с правой. Тем летом, в Кутаиси, судья судил очень плохо игру «Торпедо» и «Локомотива», причем почему-то все получалось в нашу пользу. В игроков полетели бутылки, камни. Мы уходили в туннель, окруженные милицией. Фанаты рвались к футболистам и судьям, чтобы избить. Последним уходил Слон. Особенно рвавшийся сквозь сцепленных ментов и плюнувший в сторону Слона чудак даже не заметил, как Слон мгновенно обернулся и незамедлительно отключил его массированным хуком с правой. В суматохе никто этого не просек. После игры в Тбилиси с «Динамо», в которой Валентин Бубукин забил потрясающий гол – метров с сорока и стал героем игры, несмотря на проигрыш команды, мы ужинали в ресторане гостиницы «Сакартвело». «Бубука» (так его звали за спиной) был демократичным человеком, и за его столом тогда сидели человек пять молодых, но уже знаменитых. В том числе и Слон, для которого Валентин Борисович был, как и Борис Андреевич, конечно же, Слоном. Ровно через пять минут официант принес нам поднос вина и показал в сторону стола в глубине зала. Там поднялись три или четыре кепки, и одна из них сказала: «Вай, Бубукини!» Валентин был узнаваем, его великая лысина, которой он обладал уже в 20 лет, великая работоспособность и великий удар, да еще чемпионство Европы 60-го года, когда с его подачи Виктор Понедельник забил победный гол «югам», сделали Борисыча знаменитым на всю жизнь. Свой день он начинал со смешного анекдота, который рассказывал всем. Все знали, что он коллекционировал анекдоты. Такие люди как Бубукин вообще редкость в командах – честен, порядочен, всегда готов был помочь любому. Сам Валентин не пил, так, немного сухого вина. Но другим не запрещал, пока играл, правда. Так вот, тогда в Тбилиси, в ресторане после игры, ровно через тридцать минут весь наш стол был заставлен вином и каждый раз поднимались прекрасные кепки и восхищенно приговаривали: «Вай, Бубукини, вай, кацо...» Вина было столько, что не унести, не выпить, и Бубукин сказал: «Пейте, сколько хотите, остальное оставим на столе, неудобно...» Ну, мы и начали. Особенно рад был Слон: на халяву – «Цинандали», «Тетра», «Твиши», «Хванчкара»... Все было так хорошо, нас все любили и было так много тепла, что Слон расплакался от умиления. Как-то, когда уже не играл, отдыхал я в Центральных банях. Встретил там Слона. Он ушел из команды и подрабатывал в бане на массаже. Червонец за тело. «Тебя отмассирую за пятерик, по старой памяти». Он узнал меня, конечно. Но потом сказал: «Ладно, слоник, прощаю тебе пятерку, ты ведь еще не Слон, а слоник...» Когда я попал в «Локомотив», то примерно недели через две всю команду пригласил к себе ее хозяин – Борис Палыч Бещев, министр путей сообщения. Мы сидели за длинным совещательным столом, но говорил только Рогов – «Уголек», начальник команды. Он невысокого роста и лицо его было темноватым. В свое время он был одним из самых маленьких и злых правых защитников советского футбола. Говорили, он особенно был силен в отборе. Таким я его и помню – не по игре – жестким, не в меру требовательным, все время щиплющим тебя – то окриком, то угрозой «запаковать в армию» на Северный флот, то гонением на молодых, играющих в карты или... В общем, его побаивались, хотя в принципе он был неплохим мужиком. Так вот, когда Бещев спросил о проблемах команды, то Евгений Александрович попросил – кому квартиру, кому телефон, кому еще что-то. В конце он сказал и о моей проблеме, что учусь в Крымском университете и меня надо перевести учиться в Москву. Это было как-то сказано вскользь, и я, зная о трудности этого дела, переживал. Бещев что-то шепнул своему референту – Гиль Акимычу. Тот подошел после встречи и сказал – позвони мне через два-три дня. Вот уж была система! Если что-то делали, то без осечек, если что-то давали, то без промедления. Но если что-то не делали или не давали, то навсегда и без возможностей сделать это по-другому. Так вот, я позвонил референту министра ровно через три дня. Он сказал: «Я вас поздравляю, вы зачислены...» Я опешил. Куда, как? Это же так трудно, невообразимо – перевестись. «Что молчишь, Александр, поезжай в институт инженеров железнодорожного транспорта на улице Часовой и посмотри на доску приказов. И еще – играй на здоровье! До встречи!» Я взял тачку и через полчаса был в институте. На доске приказов я прочитал: «Такого-то зачислить на третий курс, в связи с переводом...» Я обалдел. Я думал, что на это уйдут месяцы. И вот... Потом я уже узнал, что сам начальник железной дороги Крыма, надутый и чванливый человек, забрал мои документы из университета в Крыму и отправил их в Москву поездом. Все остальное было делом техники, как говорят. Подобный случай был со мной, когда меня отчислили из Владимирского политехнического из-за несданной летней сессии – пять игр на выезде – и я читаю приказ «отчислить». Я пошел на прием к директору Владимирского тракторного завода, где было работающих тысяч сорок. Попасть на прием к нему практически было невозможно. Я сказал секретарше, что хочу поговорить с ним несколько минут. И был принят тут же. Он не отвечал на телефонные звонки и внимательно выслушал меня. Звали его Петр Иваныч. Затем, ни слова не говоря, он набрал какой-то телефон, что-то сказал на своем директорско-партийном языке и бросил мне: «Немедленно поезжай к ректору, да, кстати, ты забил вчера гол, поздравляю, учись на здоровье». Через минут пятнадцать я был уже у ректора. Секретарша встретила меня нетерпеливо – «Вас ждут». Я вошел в кабинет. Там сидел другой Петр Иваныч и укоризненно качал головой: «Как не стыдно из-за таких пустяков беспокоить самого... Пиши заявление...» И тут же начертал на моем листке – «Восстановить!» «Если бы он еще и экзамены за меня сдал», – подумал я. Но улетел и так – на крыльях временной радости... - - - - - - - - - Второй тренер одесского СКА – Эдуард Масловский сидел на верхотуре небольшого армейского стадиона и курил сигарету за сигаретой – перед ним на поле шла футбольная бойня новобранцев из всех украинских команд мастеров за всего лишь пять-шесть мест в дублирующий состав. Остальные будут играть за клубную команду на первенствах области, города или служить в спортроте. Двадцать два лысых, бывших местных кумира, лезли из кожи вон, чтобы понравиться Масловскому. Перед этой схваткой он зашел в раздевалку и сказал опешившим гладиаторам: «Ну, надо биться так, чтобы искры летели, а я буду прикуривать от вас, салабоны...» Хотя надо сказать, что в такие переделки попадали и уже поигравшие футболисты, которых прятали от армии местные тузы через институты, военкоматы и т.д. Но когда они становились ненужными, то их просто сдавали через тех военкоматчиков и поэтому некоторые попадали на такие пробы уже на шестом или восьмом году с момента призыва. Можно себе представить, как не хотелось служить уже в довольно солидном возрасте с винтовкой в руках, а не с мячом в ногах... Вообще игры в командах мастеров между собой за место в составе часто практикуются: двусторонки – основа на дубль. В дубле, помимо молодых игроков, всегда есть небольшая группочка людей, которые и не проходили в состав, и в то же время по своему классу были выше молодняка. Так вот, у них всегда были обиды на тренеров, на игроков за не то место, за недоданное начальством, и играли они всегда остервенело, часто калеча игроков основного состава. Самым верным способом была отдача мяча в стык, в борьбу. Это вроде и случайно, и всегда трудно различимо. Но иногда такие игры и открывали игроков, и они добивались своего места в составе. А у каждой команды и у каждого тренера были свои методы – одни подолгу выдерживали игрока в дубле, зачастую засушивая его, и он, если его подпускали в большую игру, мандражировал и затем исчезал вообще. Но у иных все складывалось иначе. Помню, как в «Локомотив» пришел из Курска Володя Басалаев. Его начали ставить за дубль, пробуя на всех местах, хотя играл он за родную команду на правом краю. Он никак не заигрывал, хотя бежал хорошо, был цепок, настырен. Потом он долгое время играл у Бескова в «Динамо» правым защитником и даже сыграл одну игру за сборную страны против шведской сборной. Но его приход в большой футбол, на мой взгляд, случаен, хотя и закономерен по-своему. Он уже даже поговаривал о переходе куда-то, где ему найдется место. Надо сказать, к его чести, самоуверен был до крайности. Мы с моим любимым другом по «Локомотиву» Аркадием Николаевым посмеивались над ним, после того как он признался нам, что его приглашают в Орел. Но как он это сказал: «Вот, суки, обнаглели, в Орел приглашают...» Аркадий, который был и чемпионом страны в московском «Динамо», и широко известным футболистом, повидавшим в футбольной жизни, сказал мне о нем тогда: «Во, дает, в Орле еще заиграть надо». Но Володька верил очень в свою звезду, и она его не подвела. Помог ему, правда, случай. Мы жили тогда с ним в одной комнате на улице Подбельского. После игры дубля мы могли с ним остаться в Баковке на сборе, но я спешил на свидание и назавтра пришел на стадион «Динамо» посмотреть основной состав. Каково было мое удивление, когда я увидел в основном составе Басалаева. Оказывается, Аркадьев оставил впритык для игры троих нападающих. Неожиданно заболел Валентин Бубукин. Володя Басалаев был случайно под рукой. Борис Андреевич не стал переставлять никого не на свои места, а ввел в состав Володю. Он сыграл не ахти как – царапался, старался, но и, ничего не совершив грандиозного для первого выхода, ничего не испортил. С тех пор он уже как бы считался заигранным за основу, а когда пришел в «Локомотив» Константин Бесков, он сразу угадал в нем хорошего защитника, в качестве которого и забрал его с собой при переходе через год в «Динамо», вместе с Гершковичем и Козловым. С ним связана еще одна смешная история. Мы как-то ехали домой после тренировки. Тогда на Подбельского трамвай ходил от метро «Сокольники». Мы вышли с Басалаем, а его так все называли в команде, и двинули в сторону трамвайной остановки. Вдруг мы увидели, что у попутных ворот стоят две хорошенькие девицы. Мы, естественно, остановились и начали их кадрить. Но, оказывается, они были подсадными уточками, ибо в тот же момент из сокольнического двора выкатили четыре огромных жлоба и окружили нас: «Так, – говорят, – к нашим девочкам пристаете, сейчас паяльники будем чистить...» Володька сразу сообразил, в чем дело, и показал мне глазами, мол, рвем когти, и пока я пытался что-то вякать, он сделал такие ноги, что я остановился, совершенно растерянный под смешки отнюдь не великолепной четверки. Один уже звезданул ногой мне под зад и я приготовился... Даже не знаю – к чему. Так оно и оказалось. Следующий удар пришелся в мою спортивную сумку, набитую потной футбольной амуницией. Она раскрылась и оттуда выпали настоящие футбольные бутсы «Адидас». «О, ты что, в футбол играешь? И за какую команду?» – спросили жлобы. «Да, за „Локомотив"», – испуганно ответил я. «А кореш твой чего так рванул?» «Да рывок отрабатывает», – пошутил я. И понял, что ситуация смягчилась, вслед за бутсами они увидели в сумке настоящую футболку «Локомотива» с белой вставной полосой по центру и настоящим номером из тонкого фетра – это было тогда фирменно. Через несколько секунд уже началась травля о футболе, расспросы, и они пошли меня провожать до самого дома, болтая о разном. Володька уже крепенько спал. Мы с ним тогда немного повздорили, я считал, что он меня бросил, а он сказал, что у меня плохо с реакцией. И то и другое было верно, потому что, если бы не случайный удар в мою сумку, то я был бы жестоко побит из-за нашего интереса к незнакомкам сокольнического района. Дублирующие составы команд высшей лиги были хорошей школой для футболистов. Особенно, если они приходили из команд класса «Б», наигравшись в жесткий, мужицкий футбол, пооббились, как говорили тренеры. Иногда нужен был годик, чтобы заиграть в составе, иногда больше. Вообще были игроки, которые заигрывали сразу, а были и такие, которые меняли несколько команд, прежде чем раскрыться. Дубль и основной состав были как сообщающиеся сосуды. В дубле тренер мог экспериментировать. Игроки, получившие травмы, потихоньку залечивали их и были снова готовы к главным играм. Почти все старшие тренеры ездили смотреть дублеров, хотя верховодили там вторые. На игры дубля ходило тогда в Москве немного народу, но на выезде, где и вторые составы играли на центральном стадионе, порой коробочка была полна. Никогда не забуду игры в Минске, Ташкенте. Это были игры дублеров, которые шли в турнирной таблице на первом, втором местах, и фанаты шли валом. В Баку я был свидетелем триумфа Бориса Аркадьева. До «Локомотива» Аркадьев работал с «Нефтяником», и команда заняла место в пятерке впервые. Аркадьев вышел на беговую дорожку, чтобы идти к местам для тренеров и запасных, пригласив меня сидеть рядом с ним, готовым к игре. «В случае чего – выходишь», – сказал он. Весь сорокатысячный стадион поднялся и начал скандировать – «Аркадьев, возвращайся». Борис Андреевич снял свою вечную шляпу и долго помахивал ею болельщикам. Наконец, началась игра, которая закончилась драматически. Дело в том, что за «Нефтяник» начал снова играть вернувшийся из «Арарата» Эдуард Маркаров. Фаны «Нефтяника» не могли ему простить переходы туда-сюда, да плюс Эдик по национальности армянин – Маркарян. Малейшая его ошибка – и бакинский стадион шипел на этого великолепного футболиста, как жаровня с углями, в которую попадал уксус. При счете 1:1 был назначен пенальти в наши ворота. Бил Маркаров. В воротах стоял Слава Поляков, здоровый блондин по кличке «Дьюла Грошич» – был такой выдающийся венгерский вратарь. Стадион затих. Маркаров разбегается и неожиданно бьет тихо, чуть в сторону от нашего «Грошича». Слава сгруппировался и легко взял мяч. Что тут началось на стадионе! «Предатель! Долой с поля!» Приближался конец игры, и у входа в раздевалки сгущались тучи и милиция. Что же случилось? Дело в том, что Эдик Маркаров был из тех великих малышей, он играл за счет техники, сильного рывка с места, на пятачке он мог накрутить защитников пачками, ему нужна была хорошая опора. Футболисты обычно в таких случаях большое внимание уделяли бутсам, точнее шипам. Шипы тогда делали из кожи, пробитой гвоздями, или дюралевыми. Но главное – задние шипы должны быть выше остальных, чтобы ступня была бы не параллельна земле, а под небольшим углом к ней, пятка выше, носок ближе к полю. Скажете, что за миллиметровщик? Но все это очень важно, особенно для футболистов высокого класса. Это как те песчинки, которые разрывают жерла орудий. Так вот, у Эдика не получился удар из-за того, что он цепанул задними высокими шипами землю и мяч полетел разминать вратаря. Когда обе команды – а матч закончился вничью – стали подходить к раздевалкам, то люди лезли на нас всех с кулаками, милиция, взявшись за руки, еле сдерживала толпу, в адрес Маркарова летели угрозы и камни. И вдруг из оцепления вышел милиционер в звании майора и, подойдя к Эдику, плюнул ему в лицо. Тут же майора скрутили его сослуживцы, подбежавший полковник сорвал с него погоны и его увели куда-то. Мы проскочили в раздевалки кое-как, а в отрытые окна (стояла дикая жара) сквозь решетки летели плевки, мат. Эдик начал психовать тоже. Он снял бутсу и запустил ею прямо в окно, в сторону обезумевших фанов. Вывезли нас поздно вечером и тайком отвезли в гостиницу, а Маркарова, вероятно, спрятали, пока народец не поостыл. Так что с массовым сознанием шутки плохи, особенно на южных стадионах, да, как время показало, и на северных, трагедии и драмы с болельщиками в Англии, Германии доказали это. Тот, кто надолго застревал в дубле, закисал, о нем забывали. Мне довелось поиграть в необычных дублерах. Дело в том, что основной состав весь сезон был на грани вылета и в конце концов покинул высшую лигу. Дубль же все время шел в лидерах. Мы драли дубли армейцев, «Спартака», московского «Динамо». Не могли только обыграть молодых киевлян. Осенью они были чемпионами, мы заняли второе место. Лучшими забивалами у нас были Головкин и Голованов. Потом они немного поиграли и за основу. О команде нашей стали пописывать, как о надежде «Локомотива», но пришел Бесков и сделал все по-своему, но хорошо, команда заиграла, только с другими надеждами. Такова судьба дублеров – они сильно зависят от обстоятельств. И это несмотря на то, что некоторые игроки основного состава подшучивали: «Ну, что, опять выиграли, у вас и в состав не пройдешь...» Киевский дубль был составлен из игроков, которые на следующий год уже стали чемпионами, – Мунтян, Круликовский, Бышовец... Надо сказать, что явление Бышовца было феноменальным, с тех пор как Маслов стал его подпускать в «основу», в 65-ом. Его сразу отличала безоглядная игра вперед с мячом. Такой игрок редок вообще. Когда он получал мяч, то не искал обходных путей к воротам, не обстукивался в стенку с хавами, не таскал мяч поперек поля, он шел прямо на защитников, держа мяч в ногах, чуть кривоватых, клешнеобразных. Подступиться из-за этого к нему было трудно. Он же, понимая это, еще и заманивал защитников, чуть отпуская и тут же выхватывая мяч из-под ног, набегавших на него, так что, обескураженные, они сажались на жопу и только оглядывались. Толя же, и качая корпусом, и протискиваясь корпусом, при этом не упуская контроля над мячом, буквально вгрызался в тонкие щели меж защитников, сея панику, неразбериху, и неожиданно бил с любой точки без подготовки. О, это был выдающийся игрок, именно игрок – рискующий, временами бесшабашный, смелый, делающий все с мячом на большой скорости. Он бил незаметно для вратарей. Если тебе приготовят мяч и положат на ногу, то ты и забивал. Но если вратарь видел подготовку к удару и сам момент замаха, то практически он всегда брал пробитый мяч. Но вот бить почти без замаха, из самых трудных положений, стоя, например, спиной к воротам, с ближней ноги или в толпе, где твоему рычагу не дадут размахнуться, – вот это класс. Таких боялись и ненавидели вратари, ибо они из них делали клоунов. От такого игрока можно было пропустить и между рук, и между ног или, как мы тогда говорили, – между ушей. Таким нападающим был Анатолий Бышовец. Ценой за неимоверный талант стал ранний уход (в 28 лет) из футбола и четыре вырезанных мениска. Но после Эдуарда Стрельцова, я смело могу сказать – в нашем футболе такого центрального нападающего не было. Он тренером стал в дальнейшем хорошим, видно, что футбол для него не случайность. А ведь сколько талантливых игроков пропадали потом в никуда, и опыт их исчезал бесследно – либо пропивался, либо жирел на тахте почета и самоуважения. Зато серенькие тренеры, бывшие средние игрочки, воспроизводили себе подобных. От этого страдал и футбол, и сами игроки. Дубль иногда превращался и в отстойник, где некоторые заканчивали, некоторые готовились к переходам в дальние командочки – катать за хорошие бабки, но не знаменито. В дубле можно было себе кое-что позволять, внимание было к тебе не ахти какое, хотя все по большому счету зависело от тебя. Ведь чем велик футбол? Неподкупностью самой сущности игры. Ведь в «основу» по блату не поставят, ведь в команду по блату не возьмут и по блату же не пригласят в сборную. Вот когда ты становишься «одним из», тогда и начинаются соблазны. Можно и игрушку продать, можно и сачкануть, можно и тренера послать... Но это все поведенческие мотивы, а к самой футбольной сути они не имеют никакого отношения. Однажды мы были наказаны очень неожиданным случаем за такую вот измену себе и футболу. Улетали как-то из Ташкента осенью. Настроение было хорошее – основа сыграла вничью, дублем мы шлепнули «Пахтакор». В аэропорту вдруг оказалось, что шестнадцать билетов есть на один рейс, а остальные – на два часа позже. Начальство, собравшись в кружок, решило – основной «Локомотив» улетает к женам побыстрее, а нас, двенадцать человек, во главе с врачом команды и вторым тренером отправят домой вторым самолетом. И они улетели. Что делать нам, молодым и победившим, без глаз Бориса Аркадьева? Ну, конечно же, мы пошли в ресторан. Лагман, узбекское сладкое вино и тягучая осенняя жара сделали свое дело. Вскоре на скамейках, прямо перед взлетно-посадочной полосой, положив ноги на сетку с мячами, мы уютно закемарили. Нас разбудил страшный грохот турбин выруливающего прямо на нас «Ту-104». Но самое ужасное, что когда самолет остановился, то по его трапу начала спускаться... наша, улетевшая четыре часа назад команда во главе с Борисом Андреевичем Аркадьевым. Они пошли прямо на нас. Естественно, мы были заметно поддавшие, а наш второй тренер и совсем был на бровях. Уже слышалось чеканное слово Аркадьева: «И это – советский педагог», – и тявкающее – начальника команды: «Запакую в армию». Конечно, мы спалились круто – с кого сняли зарплату, кого отчислили. Но главное не в этом, главное было в новости – самолет вернулся назад, пролетев два часа в сторону Москвы, из-за того, что в этот день снимали Никиту Сергеевича Хрущева и всем самолетам гражданской авиации, поднявшимся в воздух, было приказано вернуться в порты вылета. Вот так политика входила в наше наивное футбольное дело…
|
||||||||
| О проекте | В помощь новичку | Техподдержка | Обратная связь | Баннеры сайта | Реклама на сайте | Каталог ссылок При использовании материалов ссылка на lokomotiv.info - обязательна |