– Интернет пишет , что человек с фамилией Геркус с вероятностью 93% чех по национальности.

– Это не так. На три четверти я русский. А фамилия вообще прибалтийского происхождения. Геркус на самом деле имя. На диалекте означает Генрих.

– Кто у вас из Прибалтики?

– Дедушка.

– Воевал?

– Конечно. Гвардии сержант Красной армии.

– Сейчас родственники за границей остались?

– По папиной линии, но уже утратил связь. Да и не особо я общительный в этом плане.

– Слышал, что вы католик.

– Это правда.

– Семья тоже?

– Часть. Мама православная. А я долго колебался. Склонялся в разные стороны. В итоге в подростковом возрасте выбрал католичество. Показалось, что оно понятнее, структурированнее.

– Объясните.

– Тогда православная церковь переживала непростое время, тяжело было разобраться. А у католической все кризисы оказались позади. Или впереди. Мне стала ясна ее доктринальная часть, отношение к проблемам общества. Плюс само посещение церкви получалось спокойнее. Исповедь там проходит индивидуально.

Не хочу этим никого задеть. Я с огромным уважением отношусь к православной церкви. С католической они сестры: если нет возможности принимать таинство в своей, католикам допускается ходить в православную. И наоборот. Настолько они близки. Но административно разные.

– Вы в православные храмы ходили?

– Много раз и с удовольствием, потому что они красивые. Это место, куда хочется возвращаться. Иногда посещал и по необходимости. Например, оказывался в незнакомом городе в большой праздник – Пасху, Троицу. В первую очередь искал католическую церковь. Если не находил, шел в православную. Но традиционную службу посещаю только в своем приходе.

– Часто?

– Большинство воскресений в году. Для этого специально еду в Петербург. Хожу в одну церковь уже больше 20 лет.

– В Москве это сделать нельзя?

– Можно. Просто там мое место. Я всех знаю, в том числе настоятеля. И меня знают. Привык, понимаете?

– Просите у Бога победы для «Локомотива»?

– Это не одобряется. Вы можете просить помощи в честном труде или каких-то свершениях – чтобы усилия не пропали даром. Но не там, где все определяет случай. Максимум, что дозволяется – поблагодарить господа за успех в игре.

– Вокруг православной церкви много скандалов. У католиков такая же ситуация?

– Люди несовершенны. Когда у вас миллион священников, конечно, кто-то из них грешен сильнее, чем остальные. Но как их за это осуждать?

– А чем они отличаются от обычных людей?

– Православная церковь прошла через чудовищные испытания. Ее просто уничтожали. Невозможно смотреть плохо и критиковать ее последователей после того, что они вынесли и испытали. Они пронесли веру через то, где большинство сломались бы. Люди свидетельствовали о своей вере мученическими смертями. Поэтому говорить «Вот, они не очень» – некрасиво. Часто ли вы вспоминаете, сколько тысяч из них погибло и при этом не отреклось от взглядов?

– Погибли те. А не эти, которые сейчас гоняют на спорткарах.

– Те пронесли огонь для этих. И я не на той стороне, что осуждает. Предпочитаю видеть хорошее.

Что касается скандалов, то это свойство общества. А церковь не может быть от него отделена. В католической тоже есть огромное количество проблем.

– Например, с педофилией.

– Католическую церковь удобно выбрать как жертву и пинать.

– То есть вся эта история, за которую репортеры получили Пулитцера, – фейк?

– Нет. Но когда у вас миллион человек, логично, что там будут разные люди. В том числе преступники и грешники. Мы, конечно, все грешники, но кто-то совсем ужасные вещи делает. И вы не можете избежать появления таких личностей.

– Представим, что в клубе воруют. Вы скажете: «Нормальный процесс, от грешников никуда не денешься»?

– Нет, коррупция – это ненормально. Вы должны ей сопротивляться. Я лишь говорю о том, что не стоит ужасаться. В клубе может случиться всякое. Мы же часть общества.

– Но винить себя в том, что это ваш косяк, что недосмотрели, вы не будете?

– Буду и расстроюсь. Но чему учит церковь: не осуждайте человеческие слабости.

Иными словами, не нужно дальше работать с этими людьми и быть терпимыми к их плохим делам. При этом вы не должны этих людей отталкивать, хаять и корчить из себя святош. Говорить: «Ну как же так, как он это сделал?» В природе человека заложена определенная склонность к греху.

– Кто ваши родители?

– Мама работала гримером. Сначала в кино – на огромном количестве картин. Например, «Высота», «Долгая дорога в дюнах». Потом много лет на ТВ.

– А отец?

– Фотограф. Но мы почти не общаемся. С трех лет я жил с отчимом. Он был декоратором, дальше выучился на режиссера.

– Что снял?

– Самое известное – «Особенности национальной охоты». Еще «Кукушка», «Блокпост», «Перегон».

– То есть ваш отчим Александр Рогожкин?

– Он самый. Как-то подростком даже взял меня на эпизодическую роль в фильме, где главную играл Караченцов. Я жутко стеснялся, чувствовал себя подавленным. Николай Петрович пытался растормошить.

– Фильм вышел?

– Да – «Мисс миллионерша». Я там даже где-то в титрах есть.

– Часто пересматриваете эпизод с собой?

– Один раз за все время. Посмотрел, какой был маленький, худенький, без очков и с волосами. Вспомнил, как любил читать сценарии. Отчим стучал на машинке прямо при мне. Я вырывал свеженапечатанные листы и погружался в них. Иногда даже обсуждали. Я подсказывал что-то на подростковую тему: как говорят люди моего возраста, какие поступки совершают.

– С такими родственниками не хотели стать режиссером?

– Вообще никак. Мне нравилась обстановка площадки, но это тяжелая и нервная работа. А в старые времена она была еще сложнее. Я же видел, как работает отчим и его товарищи по «Ленфильму» – Бортко, Балабанов.

– Как?

– Все делали вслепую. Это сейчас появились компьютеры – видишь, что снимаешь. Раньше снимали, а пленку везли проявлять через несколько месяцев. И только в тот момент понимали, получилось что-то или нет. Случалось, что вообще ничего – засветили материалы или испортили при проявлении. Чтобы при возможности восстановить интерьеры, на площадке работал фотограф. Снимал, как располагается реквизит и актеры в каждом эпизоде.

– Вы общались с Балабановым?

– Он приходил домой. Подробностей не вспомню, но произвел впечатление очень увлеченного, развитого и интеллектуально подавляющего человека. Отлично рассуждал, шутил. Мог поддержать миллион разных тем. Я даже половину слов не понимал. Думал: «О чем он говорит?»

Помню в квартире и Семена Стругачева. Дядю Витю Бычкова – он во многих картинах отчима снялся. Вилле Хаапасало тоже заходил, рассказывал про Финляндию. Тогда его истории казались необычными, в новинку – ну какая Финляндия в 90-х? Сейчас Вилле меня и не вспомнит. С ним больше брат общался. Костя – архитектор.

– В детстве вы занимались футболом?

– Только легкой атлетикой – бегал. К 15-16 годам понял, что профессионалом не стану, и завязал.

– Откуда возникла симпатия к «Зениту»?

– Отчим болел, и я как-то стал. Не прямо фанат-фанат, а в спокойном режиме. На стадион выбирался пару раз в году, не чаще. В университете стал плотно увлекаться. Лет 10 посещал все домашние матчи и кучу выездных.

– Ходили на «Вираж»?

– Его в тот момент не существовало. Он возник позднее. До этого был просто сектор активного боления – 13-й. К нему добавился 14-й. С 2007-го для фанатов выделили четыре сектора, и это стало «Виражом». Хотя не сразу. Какое-то время они назывались United Front. Но я туда не ходил. Сидел рядом – на 11-м. Потом на 17-м. Дальше переехал на самую середину «Петровского» – 9-й, где провел больше 10 лет.

Ой, я так быстро перечисляю сектора. Но когда сидишь на одних и тех же местах столько времени, они превращаются в кодовые слова, а не просто цифры.

– Вы закончили университет в 28 лет. Почему так поздно?

– Это уже второй – ФИНЭК. До этого учился в другом месте на инженера. Профессию сменил, потому что Пятый канал, где работал, стал утрачивать влияние. Когда я только пришел, он был большим и крутым. Одним из трех федеральных. В 1995-м все изменилось. Возник НТВ, у нас отобрали федеральную частоту, и мы превратились в региональную структуру.

– Кем вы работали на ТВ?

– Инженером по эксплуатации аудиовизуальных систем.

– Если короче?

– Звукорежиссером. Мог записывать песни, работать на передачах. Когда поступил на финансиста, приходилось непросто. Днем – университет, работал в вечернюю смену – с 10 вечера до перерыва в вещании. Трудился дежурным режиссером.

– Самый большой косяк?

– Случалось, выдавал в эфир неправильную дорожку – звук другого канала или события. Но это не прикольно. Смешнее на концертах. Раньше часто пели под фонограмму. Не потому, что сами не могли. Просто техника была несовершенна. Не существовало нормальных микрофонов, динамиков. Для простоты включали фанеру. И вот когда ее путаешь – это серьезно. Человек выходит, а звучит другой голос и чужая песня.

– Над кем издевались?

– Помню Марину Капуро и группу «Яблоко». Но ей поставил не чужой голос, а минусовку вместо плюсовки. То есть запись без голоса. Она ждет – голоса нет. Уже вступление прошло, первый куплет. А она даже петь не может, потому что микрофон выключен. Только ходит по сцене под музыку.

– Из-за чего это произошло?

– Наверное, дали не ту бобину. Или я не посмотрел. Вот с Укупником точно мой косяк. Поставил запись на другой скорости – не 36, а 72. Его голос шел в два раза быстрее.

– Бедный Аркадий.

– После этого случая стал относиться ко всему максимально внимательно. По-другому никак. Представьте мое положение: сборный концерт в большом зале, где выступают Аллегрова, Киркоров, Газманов и еще 15 артистов. Все приносят фонограммы на разных носителях – кассеты, CD. И каждый говорит примерно такое: «У меня тут третья песня. Но ты сначала дождись, пока я к микрофону выйду».

Ты пишешь себе записку: «Выйдет. Махнет рукой, скажет: «Здравствуйте». После этого уже выключал микрофон и врубал плюсовку. Вот в такие моменты сидел, молился, потел, чтобы ничего не перепутать.

– Сколько получали за такую работу?

– Долларов 50 максимум. Но бывало, что вообще ничего – кидали. Расплачивались-то налом без всяких договоров. Так однажды работал на концерте Линды – это проект Фадеева до Глюкозы. Все серьезно, несколько пультов. Я был вторым или третьим звукарем. Но не заплатили. В другой раз без денег ушел с какой-то панк-истории в ДК «Ленсовета».

– Самые легкие деньги в жизни?

– На дурака никогда ничего не прилипало. Скорее отлипало. Помню, когда пошли ставки на спорт – увлекся. Даже чего-то выиграл. Потом судьба преподнесла урок. Я долго не забирал выигрыш – месяц где-то. Пришел дальше ставить, говорят: «У вас все сгорело» – «Как? У меня там много денег» – «Читайте мелкий шрифт».

– Большая сумма?

– Несколько хороших экспрессов. Нынешними деньгами тысяч 50 рублей. Но после этого я перестал ставить.

Похожая история произошла в 1998-м во время кризиса. Играл на акциях, фондовых рынках. Чего-то навыигрывал, уехал в отпуск. А в августе дефолт. Снова все пропало.

– Работая в E&Y (крупнейшая британская аудиторско-консалтинговая компания – Eurosport.ru), вы поехали учиться в США. На кого?

– На профессионального бухгалтера. В этой профессии существуют две степени. ACСA – когда человек может выпускать заключения по европейским правилам. И CPA – по финансовой отчетности США. В нашей компании клиенты выпускали отчетность по разным правилам – кто-то торговался на европейских биржах, а тот же «Мегафон» в Нью-Йорке. Поэтому E&Y давал возможность получить в Штатах соответствующую квалификацию – оплачивалось обучение и одна попытка сдачи экзамена. Сам бы я такое не потянул – все это стоило несколько тысяч долларов.

– Сколько продолжалось обучение?

– Именно в США – месяц. Там проходила финальная часть и сдача экзамена. Остальное в Москве.

– Главное открытие за месяц заокеанской жизни?

– Потрясло позитивное отношение друг к другу и к окружающим. Из России я как-то с подозрением относился к американцам. Слышал, что они лицемерно доброжелательные. А оказались искренними, бескорыстными, открытыми. Да даже душевными.

– Самый мощный пример?

– В первый день с приятелем пошли гулять по деревне, где жили. Тут надо понимать, что штат Нью-Гэмпшир весь состоит из деревень, по которым, видимо, не принято ходить пешком. Из-за этого местные думали, что у нас сломалась машина. Хотя ее просто не было. Но они-то не знали. И вот каждое авто – реально каждое – останавливалось, и люди говорили: «Что случилось? Чем помочь? Вас подвезти?»

При этом мы не лежали и не умирали. Просто шли по обочине – два парня. Но американцы все равно предлагали помощь. В этот момент их образ в моих глазах поменялся. Я такого не ожидал. А это только один случай из сотни.

– Давайте другой.

– Экзамен длится пять часов, потом перерыв, потом еще пять. Перед этим зашел купить водичку в магазине. Продавщица как начала: «Устанешь ведь. Возьми вот этих шоколадных плиток, батончиков. Водичку не такую пей, а такую». Короче, дала столько советов по технологии сдачи экзамена, как будто я родной и близкий ей человек.

Слушайте, а сельская местность там какая!

– Расскажите.

– С нашей глубинкой разница колоссальная. Их старые штаты – те 13, с которых начиналась Америка – запредельно богатые.

– В чем это выражается?

– Едешь по деревне, где живет 4000 человек. Стоит общественное здание – Townhall. Этот Townhall украсит любой наш 50-тысячный город. Деревенские библиотеки в псевдоготическом стиле можно спокойно ставить в Петербурге. Они безумно красивые. Или школы – невероятные. Когда их видишь, хочется заплакать и пойти туда учиться. У них космическая инфраструктура, поля для американского футбола, бейсбола. Качество газона, как на «Локомотиве». И это даже не в городе. А в деревне, в дыре, в лесу! И все это построено на налоги.

– Почему в России не так?

– Понятно почему. 100 лет занимались другими вещами.

– Во всем виновата советская власть?

– Думаю, если бы осталась монархия, уровень жизни сейчас был бы выше. Это очевидно.

– Да ладно? Страна не распалась бы сама собой?

– При государе – нет. Я, конечно, уважаю людей с разными взглядами, но мне больше нравится Россия, которая существовала 150 лет назад. Хотелось бы, чтобы лучшее из той поры мы использовали и сейчас.

– Лучшее – это что?

– Тогда было шикарное университетское образование. Русская наука находилась на передовых позициях.

– Вы монархист?

– Эти взгляды мне близки. С детства очень увлекался историей. Читал книжки про французскую революцию.

– Давайте анализировать. Почему монархия: из-за особого российского пути развития или это наилучший вариант для всех государств?

– Второе – оптимальная форма правления. Вот Великобритания как-то живет с монархией и не жалуется. Проблема в другом. Сейчас при обсуждении этой темы в России люди придерживаются шутливых и саркастических взглядов. Мало кто задумывается, что такое монархия, какие блага она дает обществу. Что страна выигрывает и проигрывает.

– Причина?

– Должно пройти какое-то время, чтобы мы смогли обсудить это на нормальном уровне. Сейчас взгляд замылен. Даже события 100-летней давности, которые сейчас отмечаем, мы не в состоянии проанализировать. Вроде бы важный момент: юбилейная годовщина государственной трагедии. Но серьезной дискуссии на эту тему нет.

– Про Великобританию – там есть три независимых ветви власти. Вы допускаете их для России? Или надо как в Брунее?

– Я ничего не допускаю, не пропагандирую и не говорю: «Давайте вернем царя-батюшку». Сейчас у нас хорошо. Просто могло бы быть еще лучше.

– Еще можно бороды брить – вроде неплохой период истории.

– Вы передергиваете. Я же про другое: 100 лет назад мы были развитой, уважаемой державой мирового класса. Мы лидировали во всех отраслях человеческого развития и цивилизации. Мы задавали стандарты от броненосцев до культуры. Наши литература, театр, живопись и кинематограф находились на первых позициях в мире. Ученые на раз брали Нобелевские премии, им это ничего не стоило.

– В Советское время тоже брали.

– Да, иногда. Но это нельзя сравнивать с тем влиянием, которое имела Россия в начале XX века. Соединенных Штатов и близко не было. Это не то что не конкурент – их на горизонте не существовало. А мы были абсолютно самодостаточные, со своей повесткой. Развитая, цивилизованная страна с великолепными достижениями. Сейчас мы восстанавливаем позиции. Очевидно, что в результате каких-то событий их потеряли.

– Не очень понимаю, что потеряли: аграрную страну с преобладающим неграмотным и нищим населением и отсутствием политическим свобод?

– Это не так. Никакая не аграрная. Россия была самой развивающейся экономикой мира. Одной из трех стран, которая строила подводные лодки. Россия первая построила тяжелый бомбардировщик. Россия построила Транссибирскую магистраль за 10 лет, не имея современной техники. Даже с новейшими технологиями это невозможно себе представить. А тогда строили пути во Владивосток – с нуля основанный, выстроенный город. А какие мосты возводили через реки. Достижения колоссальные!

Только сейчас мы вышли на уровень, который тогда достигли. Мы до сих пор пытаемся сохранить то, что раньше люди системно строили. Я не понимаю, с чем здесь можно спорить. По-моему, все очевидно.

– По либеральному фейсбуку ходит картинка, что ВВП штата Калифорния больше ВВП России. Ложь?

– Скажу так: стоимостные оценки самые неблагодарные вещи. Их надо очень осторожно использовать. Можно дойти до того, что экономика Сан-Франциско больше экономики целого континента.

– Но есть же одинаковая система подсчета: стоимость всех произведенных товаров на конкретной территории.

– Там товаров будет мало. На 85% услуги. А они имеют любую стоимость, и их тяжело сопоставлять. Например, отопление. С чем его сравнить?

А все эти картинки… Знаете, нам сейчас постоянно твердят: «Вы маленькие, несчастные и неуспешные». Это не так. Мы большие и успешные.

– Вы серьезно в это верите?

– Да. Но считаю, что должны стать еще успешнее. Хотелось бы, чтобы нас уважали за достижения. Поэтому я и повторяю про искусство – вот что важно. Вы ведь живете ради впечатлений. Вот и Россию раньше уважали не за военные парады, а за Римского-Корсакова и Мусоргского. Чайковский и Мусоргский – это мировые бренды. Ни у кого и близко такого нет. У австрийцев только Моцарт с Бетховеном. Конец списка.

– Сейчас нас за что уважают?

– Мы как-то сохранили себя. Занимаем место в истории, умах, на картах. Но в основном большая часть уважения – наши предки.

– А текущая повестка?

– Ну, мы твердо отстаиваем позицию. Можем быть правы или нет, но мы последовательны, честны. Никого и никогда сильно не предавали. Это вообще свойство нашей страны – не отворачиваться от союзников, не нападать, поддерживать слабых.

Тот же Николай II до Первой мировой имел репутацию очень миролюбивого государя. Гаагский трибунал по военным преступлениям основали по его инициативе. Законы о принципах ведения войны, которые осуждают дикие и варварские преступления – тоже. Это все взгляды Николая. Он их продавил.

Сейчас об этом почему-то не принято вспоминать. Все говорят о цивилизованных европейцах. Но это не так. Это мы гуманисты. Мы, русские, разработали гуманитарную философию. Наш царь привнес это. Запрет газа, противопехотных мин.

– До «Зенита» вы работали даже в агрохолдинге. Кабинетная должность?

– Нет, постоянно выезжал на поля. Наши предприятия располагались в разных местах под Петербургом, в центральной России – мотался по ним.

– Делали расчеты надоев?

– Похожие вещи. Например, считал, сколько куриц нужно для конкретной птицефабрики, в каком возрасте, как их прививать, чем кормить, каким комбикормом. Это все часть экономики, просто такая отрасль. Но я пытался максимально вникать в процесс, ездил на специальные выставки за границу. Смотрел, как работает индустрия сельского хозяйства у нас и в Европе.

– В России, конечно, лучше?

– Перестаньте. В Европе оно ушло на десятилетия вперед. В простых вещах вроде производства бройлеров и мяса мы можем догнать. В сложных гастрономических областях на это уйдут годы.

– Почему они так оторвались?

– Во-первых, невероятно развита наука. Во время анализа комбикорма они используют оборудование, которое раскладывает его на молекулярный уровень. При мне у нас такого не использовали.

Во-вторых, они вложили в сельское хозяйство труд поколений. Некоторые вещи там на грани ремесла, искусства. Это невозможно взять и повторить.

– Например?

– Сыр. В России все сорта делают из молока усредненных коров. В Европе под каждый выведена отдельная порода. То есть бри, камамбер и рокфор – это разные коровы. У них в генетике все заточено на то, чтобы сыр был именно такого вкусового качества.

Там это на уровне традиций. Глубинка живет этим. А вы хотите из ничего, после колхозов, встать на один уровень с хозяйствами, которые в течение пяти поколений производят бри? Так не бывает. С другой стороны, мы отличными темпами развиваемся по другим направлениям. Например, стали мировыми лидерами в производстве зерна.

– За счет чего?

– Той политики, которая проводится государством последние 15-17 лет. Я давно не в отрасли, но еще в 2005-2006 году понимал, что у страны огромный потенциал по зерну. Было видно, что мы можем как минимум удвоить урожайность. Для этого даже делать ничего не надо. Достаточно соблюдать простейшие технологии.

– Какие?

– Вовремя сеять и собирать. Если спелое зерно собрать в нужный день, получится в полтора раза больше, чем если на пару дней позже. Потому что за эти 48 часов оно падает на землю, выпадает из колосьев, рассыпается. Потом уже не поднимешь.

У нас в такие нюансы никто не вникал. Вы же помните, как раньше было: «Пришло распоряжение убирать зерно». И все по стране выходят. Хотя надо смотреть на отдельную грядку. Готово? Срезаешь. Не готово? Ждешь. Иначе оно не доспеет и по весу окажется легче.

– В «Зените» вы сменили несколько должностей. За что отвечали?

– Сначала за экономику и финансы. Следил, чтобы на все хватало денег. Решал налоговые и банковские вопросы. Думал, что выгоднее – например, купить машину в штат или арендовать. Потом сфера деятельности расширилась – занимался стратегией и целеполаганием.

– Участвовали в защите бюджета?

– Конечно.

– Как все происходило?

– Собирался совет директоров, ему представляли цифры: столько-то зарабатываем сами, столько-то нужно потратить на такие-то вещи, значит нужна вот такая сумма.

– Могли назвать любую?

– Нет, вы что. Существовал потолок. Увеличивали бюджет максимум на 10%. Бывало, что и снижались. В те же моменты кризисов экономики.

– Ольга Смородская сказала, что в вашей жизни нет ни одного успешного проекта. Три главных достижения Ильи Геркуса в «Зените»?

– Недавно Александр Валерьевич Дюков отметил, что у клуба хорошее маркетинговое и коммерческое направление. Я приложил к этому руку. На 50% моими усилиями сделали огромный и прекрасный магазин на Невском. Тогда это выглядело прорывом. С коммерческим директором Дмитрием Манкиным подготовили шикарный контракт с техническим спонсором Nike. По нему «Зенит» получает прилично даже по меркам Европы.

– Больше 10 миллионов евро в год?

– Меньше. Но больше, чем в сумме два российских клуба – «Спартак» и ЦСКА.

– Знаменитые зенитовские соцопросы – ваша инициатива?

– До какой-то степени. Только не опросы, а опрос – был один. Большой. Когда писали стратегию, заказали его у Nielsen. Столько лет прошло, а он продолжает будоражить умы. Хотя не доверять нет смысла. Nielsen – ведущее социологическое агентство. Номер один в мире, с идеальной репутацией.

– Многих напрягла странная цифра – 12,7 миллиона человек болеет за «Зенит».

– Тут слово болеет не совсем верно. Правильные слова – «Зенит» и 12,7 миллиона. Но это не значит, что они смотрят каждый матч, обвязанные шарфом. Это просто те люди, которые из списка клубов в анкете выбрали команду из Петербурга как top of mind. Сказали: «Мы за этих». Не потому что фанаты, а лишь слышали название и считают его лучше остальных.

Это симпатизанты. В момент опроса их у «Зенита» оказалось больше, чем у других. Но думаю, что весной этого года количество подобных людей у «Спартака» было выше.

– Эти 12 миллионов могут что-то принести клубу?

– Чтобы это выяснить, мы заказали у Nielsen исследование не по одному вопросу, а по множеству. Пытались найти то ядро болельщиков, которое имеет практическое применение. Спрашивали, что они сделали бы для клуба. Могут ли что-то купить.

– Сколько ответило положительно?

– Сотни тысяч. Они готовы к активному потреблению.

– Получается, болельщиков «Зенита» меньше миллиона?

– Нет, меньше миллиона потребителей. Болельщиков больше. Но цифра зависит от того, что вкладывать в понятие боления. Для кого-то оно в том, чтобы узнать результаты из таблицы в газетке два раза в год: «Ну ничего, мы там нормально, четвертые. Это же хорошо». Следующий шаг – человек в курсе результатов каждого матча. Еще выше – видит по ТВ четыре игры за сезон. Потом каждую игру. Продвинутая степень вовлеченности – поход на матч. Если купил атрибутику, прямо молодец. Подписан на соцсети и зарегистрирован у нас в системе – вообще космос.

– Какая польза от людей, которые вспоминают о клубе пару раз в год?

– Они – едва теплая аудитория. При правильной работе часть из нее перетечет в следующую категорию. Часть из этой части еще дальше. И так до конца, пока в момент триумфа кто-то не купит шарф и не скажет: «Мы всегда за них».

Кстати, вы удивитесь, но огромная часть этой чуть теплой аудитории находится в пограничном состоянии. Когда их спрашиваешь, за какой клуб кроме основного болеют, – спокойно называют основного оппонента. Например: «Я болею за «Зенит» и «Спартак». Или: «За все русские клубы в еврокубках» – «А в чемпионате?» – «И в чемпионате тоже». Они не знают, что так не принято.

– Как перетянуть на свою сторону, если не результатом?

– Предложением. Обычным physical evidence. Вы должны как-то присутствовать, прийти к ним. Устроить фестиваль в их городе. Мы в «Локомотиве» с осени прошлого года начали системную работу по привлечению зрителей, и первые результаты уже есть. На обычные матчи приходит в полтора-два раза больше людей, чем раньше. Мы верим, что вкладывая усилия, сможем кардинально нарастить аудиторию и в Москве, и по России.

– Про «Локо» потом, давайте про другое. Представим, что из «Зенита» уходит «Газпром». Неужели будет ходить больше пяти тысяч?

– Намного больше пяти. Мы знаем пример Германии, где десятки тысяч ходят даже на третий по силе дивизион.

– Может, футбол там просто более интересен людям?

– Интерес равный. Все мы, европейцы, следим за одинаковыми вещами. «Старбаксами» и премьерами «Мстителей», кинофестивалями, классической музыкой и футболом.

– То есть там, как и в России, на пике футболом интересуются только 8% населения?

– Плюс-минус так. Просто у них вовлеченность выше. Проще вытащить жителей на стадион.

– Почему?

– Клубы проделали гигантскую работу. Пропустили через себя кучу зрителей. Сейчас похожее случится в России во время чемпионата мира. Сотни тысяч людей получат позитивный опыт посещения арен. И из этой почвы можно лепить посещаемость и бренд.

Тем же самым сейчас занимается «Зенит». Они делают дешевые билеты, чтобы пропустить через новый стадион как можно больше людей. Те узнают, каково это – ходить на футбол. И часть обязательно вернется.

Александр Головин